В 99% случаев я включаю суку через два часа после того, как надо было. Во время скандала или вобще, когда меня обижают, я могу обалдеть, впасть в ступор, закричать, завозмущаться, но взять и включить суку? Неееееееет.
Я бы рада, но она, сука, спит!
Но стоит пройти всего часу и даже меньше, и вот она уже просыпается и делает всем вырванные годы. Правда, лишь в моем воображении, потому что к тому времени я уже оплевана врагами, оболгана или даже немножечко откуда-то вытолкана.
А ведь так хочется сразу. Чтобы не изумленное лицо и глаза по пять копеек: Да как ты можешь такое говорить, да мы… да я… да того-этого (задыхается от возмущения, синеет на глазах). А вот так, как я давеча в метро видела хочется.
Еду значит из Манхэттена в Бруклин. И уже подъезжаю к своей станции. Уже скоро выходить. Народу в вагоне мало – я заканчиваю в пять, а основная масса все же в шесть. Сидим мы, значит: весь бывши Советский Союз как на подбор – все-таки южная часть Бруклине. И одна из нас – это женщина, наверное, чуть за сорок, на приличном сроке беременности.
Как только мы выехали из тоннеля, ей сразу позвонили, она поговорила с кем-то на русском, мол, да, еду от врача, ну что сказали, что сказали – ты не знаешь что сказали?
И мы опять едем. И вдруг какого-то синюшного цвета и тоже явно бывшая советская женщина вдруг говорит беременной:
– Завидую вам! И не страшно? Хотя сейчас и в шестьдесят рожают! Неужели первый?
Беременная так немножко охолонела, но уже через секунду застекленела глазом и так очень нехорошо уточняет:
– Рожают?
Я бы на месте синюшней, если бы мне ответили таким тоном, вышла прямо на полном ходу. А та опять по-простому:
– Ну вижу, что вы в положении. И говорю – возраст уже, конечно, не тот. С другой стороны и медицина сейчас другая! – И так мило обводит нас всех взглядом, приглашая не просто присоединиться, а как будто бы даже проголосовать за такой вариант ответа, как – да, возраст уже, конечно, не тот. Так массовик-затейник в моем детстве приглашал застенчивых зайчиков и снежинок присоединиться к хороводу вокруг елочки. А я смотрела на его худые ноги в коротких штанишках, на давно вышедшую из моды рубашку с обтрепанными рукавами и отчаявшиеся усы и чувство стыда не покидало меня весь утренник.
У беременной стало такое лицо, что я прям прикрылась телефоном, потому что поняла, что не хочу видеть, как синюшнюю освежуют без наркоза. Но она пока все еще спокойно так:
– Да что вы, милая! (с ударением на Ая). Это же асцит!
Синюшняя:
– Какой асцит?
Беременная:
– Ну как же – при раке бывает, не слышали? Скопление жидкости в организме, обычно на четвертой стадии, лечения нет, только и делать, что жидкость откачивать. Вырастает огромный живот… понимаете?
Я давно не видела, чтобы люди так массово бледнели на глазах. Но и я, и синюшняя, и весь Советский Союз вокруг меня в одну секунду реально сменили цвет лиц.
Поезд остановился. И уже не синяя, а бледно-голубого цвета дама так тихо:
– Извините!
И вышла тут же.
Двери закрылись, поезд тронулся. Беременная достала косметичку, начала пудрить лицо и громко так:
– Еще ты мне не рассказывала, рано мне или нет, советчица! Нет, ты посмотри! Села и выдала! РожУ и имени твоего не спрошу!
Потом подняла глаза от косметички и нам всем так ласково, по-матерински почти:
– Ведь запомнит на всю жизнь, да?
И мы опять все сменили цвет лица, но на этот раз от ее ласкового тона.
Такого уровня суку мне в себе не взрастить, конечно, никогда. Такой надо родиться. Жаль, что даже та, что дремлет во мне и нет-нет да просыпается, этой и в подметки не годится.
Photo by Lacie Slezak on Unsplash
